«Вести Неделя Плюс» 25 июля 1997
Так считает скульптор Рафаэль Арутюньян, которому исполнилось вчера 60 лет. Юбилейная выставка Рафаэля Арутюньяна проходит в старом корпусе центра «Сакала». Работы тридцати последних лет заняли фойе и два зала на втором этаже; они расположены не в хронологическом и не в тематическом порядке, а в сложном ассоциативном сопряжении мотивов и авторских мыслей.
– Трудно ли было поднять такую выставку – более сотни скульптур?
– Трудно. И дело даже не в деньгах, а в организационных проблемах. Подставки для скульптур собирали по всему городу. И порою приходилось слышать: «Мы вам с удовольствием дадим подставки, только вы должны их вывезти до 15 июня. Потому что с 15 июня все мы в отпуске». А выставка открылась только 7 июля. Но ничего, справились.
Из разговора с сыном скульптора, предпринимателем Арегом Арутюньяном, который вложил немало сил, энергии и средству чтобы устроить выставку отца.
Берем глыбу мрамора и отсекаем все лишнее.
Огюст Роден
Работа, схожая с работой Творца. Адский труд. Не сейчас, а много лет назад, впервые побывав в мастерской Рафаэля Арутюньяна, я физически ощутил это, когда увидел глыбы – не мрамора, а гранита – и почти готовые скульптуры, испещренные точками пунктир-аппарата: намечаешь эти точки и бьешь молотом по зубилу, стесывая лишнее. Терпение и сила духа тут нужны, наверно, больше, чем где-либо.
– График, живописец еще может быть фанатом только наполовину, – говорит Рафаэль Арутюньян. – Скульптор должен быть фанатом на все сто процентов.
И в самом деле. Не понравился тебе рисунок, скомкал лист, бросил в угол и начинаешь заново. А заново начинать скульптуру. Ну, пусть не мрамор, не гранит, пусть дерево… Все равно…
Итак, отсекаем все лишнее. Оставляем необходимое.
Семейный альбом
На первой странице – вычерченное самим Арутюньяном генеалогическое древо рода – с обеих сторон. Первое фото – мужчина в старинном горском костюме, гордый взгляд, рука покоится на кинжале. Князь. («Всю жизнь прожил безвыездно в Карабахе, но – князь, – поясняет хозяин. – Сыновьям дал образование».) Меняются костюмы, эпохи. На фото конца двадцатых годов – мужчина в добротном цивильном пиджаке, важно и пренебрежительно сощурившийся. («Наглый взгляд, не правда ли? Чекист!» – говорит Рафаэль Арутюньян.) История рода и Большая История стыкуются; глобальные потрясения эпохи проходят через одну отдельно взятую семью.
Школьное фото. («Узнаете? Вот он, я! – Рафаэль Суренович называет имена одноклассников, поясняет: – Армянин, азербайджанец, русский, еврей, украинец… Русская школа в Баку; разные национальности, азербайджанцев, кстати, мало – район был преимущественно армянским. В семье Арутюньянов говорили в основном по-русски. На карабахское наречие армянского языка родители переходили, когда говорили о том, чего нам, детям, знать не следовало».)
В 58-м году, когда ему исполнился 21, Рафаэль Арутюньян приехал в Таллинн учиться скульптуре в Государственном художественном институте Эстонии.
Эстонский скульптор с армянскими корнями
– Как вы относитесь к эстонской скульптуре?
– А почему бы вам не спросить, как я отношусь к армянской скульптуре. Я от эстонского искусства себя не отделяю. Я – эстонский художник с армянскими корнями. Мы с коллегами-эстонцами очень много полемизируем, но это – дружеская полемика. Антагонизма между нами нет.
Из разговора
Поиск истины и красоты истины
Дипломной работой Арутюньяна был проект памятника жертвам еврейского гетто в Одессе. Тема по тем временам (1964), естественно, непроходная. Для Арутюньяна – закономерная.
Боль, трагизм времени, жертвы социальной несправедливости – это его тематика. Через пять лет он создает гипсово-пластмассовую композицию «Солнце над гетто» – исхудавшая человеческая фигура в круге-солнце с колючими – как проволока – черными лучами. В семидесятые годы – «Виктор Хара», вырвавшийся в скульптурной форме крик боли… Потом – «Реквием» памяти жертв землетрясения в Армении, застывший колокольный звон над деревянной бесформенной домовиной, скрывшей в себе тех, на кого рухнули горы. «Страничка истории моего народа. Карабах».
«Опрокидывание во гроб» – маленькая работа из дерева, в которой машина смерти (можно угадать в ней стилизованный мотив гильотины; лоток, по которому скользила вниз отрубленная голова) соединена с надгробием, увенчанным звездой. «Посвящается жертвам сталинизма». Из последних работ – «Наши ветераны»; сложная композиция, прорывающаяся в сознание зрителя ощущением забытости, забитости и неприкаянности людей, которые оттеснены на обочину жизни и еще дальше…
Скульптура увековечивает дух времени. Вместе с ошибками и противоречиями времени. Она рассчитана надолго, она может напомнить о том прошлом, которое кое-кому не хотелось бы вспоминать. Но то, что было – было. Независимо от нашего желания. Так как прошлое устранить нельзя, некоторые пытаются устранить память о прошлом. Сносят памятники. Переписывают историю, вычеркивая неудобные имена и события. Обыкновенный фетишизм. (Привет от Джорджа Оруэлла и его «министерства правды»!)
«Виктор Хара» – это на такую, немодную в наши дни, тему. Нынче принято считать Пиночета мудрым и твердым вождем, спасшим Чили от хаоса. А о превращенном в концлагерь Национальном стадионе, о расстрелянных и пропавших без вести мы стараемся не вспоминать. (Лес рубят – щепки летят? Какие же все вы, господа хорошие, большевики, если копнуть поглубже! Ей-богу, прав был тот чикагский полицейский, который, участвуя во время Великой депрессии в разгоне коммунистической демонстрации, заодно огрел дубинкой и стоявшего на тротуаре человека с антикоммунистическим плакатом. «Как вы смеете? Я же антикоммунист!» – завопил ударенный. «Меня, сэр, не интересует, к какой разновидности коммунистов вы относитесь», – ответил коп.)
Рафаэль Арутюньян включил в свою экспозицию и те работы, которые сегодня кажутся не ко времени.
Сегодня он может себе это позволить. 30 лет назад независимость характера, строптивость («У меня ужасный характер, – говорит он. – Домашние долго вынести меня не могут. Ждут не дождутся, пока я отправлюсь в мастерскую».) привели к тому, что он смог найти себе только одно место работы – каменотесом в мастерской на Рахумяэ. Тесал надгробные памятники. Он и в этом оставался художником.
– Мою руку уже знали. Со временем набралось много заказов. Тогда. Сейчас, когда тоненькая надгробная плитка стоит около тысячи крон, мало кому посильно заказывать памятники…
Скульптура живет заказами. Некоторые, особо крупные, заказы называли социальными. Хотя на деле заказывало их не общество. Их заказывали те, кто говорил от имени общества. Арутюньян таких заказов не имел.
– Если бы Рембрандт думал только о том, как продать свои картины, мы бы сегодня не помнили о Рембрандте, – говорит он.
Но не отрицает и социальных заказов, которые выполняли другие.
Ему претит то, что сегодня отношение к рухнувшему коммунистическому строю переносится и на ваятелей, которые создавали монументы тому строю.
– Какое нам дело до идеологии. Важен поиск художника. Поиск истины и красоты истины…
Сегодня
Его скульптура стала публицистичнее. Резче и жестче в своем стремлении достучаться до зрителя. Дерево, металл, пластик. Коллажи, то гротескные, то проникнутые доброй иронией.
Вообще-то скульптура рассчитана на длительное неторопливое созерцание. Сотворчество зрителя и художника. (Пока произведение искусства не найдет зрителя, который адекватно воспримет авторскую мысль, оно не может считаться законченным.) Но сегодня времени становится все меньше. И у художника, и у скульптора. Да и болевой порог современного человека, привыкшего каждый вечер с доставкой на дом получать по телевизору порцию ужасов, которые настолько уже примелькались, что вызывают лишь ленивый интерес, стал удручающе высок.
Не поленитесь, сходите на эту выставку, если вы еще не побывали на ней. Может, о чем-то она заставит вас задуматься.
Не только скульптура
Свои рисунки Рафаэль Арутюньян выставлять не стал. Хотя они, наверно, помогли бы составить представление о художнике, о его мироощущении. Хотя бы этот – «Мы сделали для вас все, что смогли»: парящие над миром Иисус Христос и Дева Мария, развернувшие, как гармошку, 12 фигурок апостолов.
Рафаэль Арутюньян пишет стихи. Иногда поэзия соединяется со скульптурой, дополняя и комментируя ее. (В последних работах слово довольно часто вторгается в визуальный образ, таковы его композиции «Памяти одного художника», «Я сам себе ансамбль воздвиг архисмехотворный», «Каждому – свое место» и др.)
В одном из его поэтических произведений, написанном свободным стихом, близким по форме к прозе, сказано:
«Сердце мое полоснул ножом палач, и две его дольки никогда не сольются воедино. Тот, кто надолго оставил родной край, вряд ли найдет свое жилище нетронутым, но и в новом пристанище не уместиться его сердцу…
Все богатства переходят из рук в руки, и только сокровища души могут принадлежать тебе и всем одновременно. Сохрани же в себе ценности, чтобы раздать их нуждающимся. Колесница языческого бога принесла моему народу великий дар – талант. И если на твою долю выпало счастье иметь хотя бы зернышко его, взрасти семя в своем саду и верни людям безвозмездно».
– Вы счастливый человек?
– В общем – да. Смотря по обстоятельствам.